«Вирусологов и эпидемиологов и так уже кошмарили, а теперь вообще пришел крантец» Генетик Дмитрий Прусс в интервью T-invariant — о том, чем грозит науке война администрации Трампа против ученых
Указ Дональда Трампа от 5 мая 2025 года о биобезопасности поверг в шок американских ученых: исследования патогенов приостановлены, синтез ДНК и РНК требует одобрения властей. Это угрожает разработке вакцин, геномным исследованиям и даже рутинным медицинским анализам. Ученый-генетик Дмитрий Прусс рассказал изданию T-invariant о набирающем обороты кризисе в медико-биологической науке США, аналогиях с советским прошлым и опасности этих тенденций для всего мира. «Медуза» публикует материал с незначительными правками.
С самого начала второго президентства Дональда Трампа началась беспрецедентная атака на американскую биомедицинскую науку. Национальные институты здоровья (NIH) — крупнейшая структура США, занимающаяся научными исследованиями, — сразу столкнулась с запретом на поездки, прекращением найма сотрудников и сокращением персонала. Пока экспертное сообщество пребывало в шоке, в Сенате удалось утвердить на пост министра здравоохранения Роберта Кеннеди-младшего, известного псевдонаучными взглядами.
В рамках новой политики стали блокироваться гранты, связанные с технологией мРНК-вакцин, которая использовалась в борьбе с ковидом. Парадоксально, но когда Трамп на следующий день после инаугурации презентовал амбициозный ИИ-проект Stargate, эта технология упоминалась как метод быстрого синтеза персонализированных вакцин от рака. Теперь же она фактически под запретом.
На ключевые посты назначаются фигуры, далекие от науки. Дэвид Гайер, оштрафованный за медицинскую практику без лицензии, много лет совместно со своим отцом Марком Гайером продвигал псевдонаучную идею о связи аутизма с прививками — а теперь будет курировать перезапускаемые исследования по этой, давно закрытой теме. Недавно на пост генерального хирурга США номинирована Кейси Минс, чья хирургическая подготовка осталась незавершенной, а неактивная врачебная лицензия ранее использовалась в сфере альтернативной медицины.
Кульминацией стал указ Трампа от 5 мая 2025 года, подписанный под предлогом биобезопасности. Он приостанавливает исследования патогенов и токсинов на четыре месяца и требует одобрения синтеза ДНК и РНК правительственной комиссией. Под угрозой разработка вакцин, секвенирование геномов и рутинные анализы. Это не просто бюрократия, а удар по научному поиску и здоровью миллионов людей. Генетик Дмитрий Прусс объясняет, почему этот кризис сравним с лысенковщиной.
— Новый указ президента Трампа о биобезопасности вызвал у многих американских ученых, работающих в области биомедицины, тревогу, граничащую с паникой. Каковы будут последствия для науки?
— Указ президента США от 5 мая о биобезопасности исследований направлен на предотвращение угрозы создания опасных болезнетворных микроорганизмов и биологических продуктов в рамках исследовательских проектов. Волнения по поводу ученых, которые могут создать рукотворных живых чудовищ, по крайней мере так же стары, как легенда о Големе или повесть о Франкенштейне, и в истории современной биотехнологии подобные вопросы поднимались неоднократно. Но контекст президентского указа скорее не мировоззренческий, а сиюминутно-политический.
В его основе — убежденность сторонников новой администрации, что ковид имел искусственное происхождение и что американские ученые и политики то ли злостно сговорились не пропускать эту идею в научную печать, то ли вовсе соучаствовали в создании коронавируса. В обоих случаях научная общественность воспринимается как часть «дипстейт» — гипотетического глубинного государства, враждебного нынешней администрации. В этих контекстных рамках вирусология и эпидемиология должны стать козлами отпущения за все лишения и страдания пандемии, да и в целом американской науке и системе образования надлежит преподать такой урок, после которого ученые больше не посмеют занимать критическую позицию в отношении действий политического руководства и ставить палки в колеса провластной лженауке.
Сам вопрос о роли лабораторных исследований в происхождении ковида, конечно, не решен со 100-процентной достоверностью, хотя наиболее экстремальные гипотезы, вроде той, что «американские ученые оплатили работы по усовершенствованию коронавирусов в Китае и получившиеся рукотворные вирусы сбежали из лаборатории», точно неправильны.
Вместе с тем не подлежит сомнению, что работы с опасными патогенами требуют пристального внимания. В прошлом в таких исследованиях, особенно для военных целей, было немало опасных инцидентов, и нет полной уверенности, что современные исследователи с их мощнейшим инструментарием извлекли все необходимые уроки из ошибок прошлого. Но также не подлежит сомнению, что продолжающееся изучение опасных микроорганизмов, постоянно эволюционирующих и создающих новые угрозы, жизненно необходимо для биобезопасности человечества в целом.
Каков правильный баланс необходимости и осторожности — сложнейший вопрос, требующий обстоятельного обсуждения. Сейчас же я лишь констатирую, что запреты президентского указа по исследованиям микроорганизмов и токсинов, а также по синтезу ДНК и РНК сформулированы настолько широко, что означают полный развал микробиологических и геномных исследований. Вместо тонкого равновесия нам предлагают удар топором.
— Какие направления исследований в наибольшей степени пострадают из-за этого указа?
— Это очень широкое наступление на биомедицину. В первую очередь — на исследования болезнетворных организмов и биологических агентов. Все изучение патогенов подлежит остановке, формально временной на четыре месяца и далее, пока будущая правительственная комиссия не разрешит возобновить работы, удостоверившись, что в ходе исследований точно не могут повыситься патогенность и токсичность, может возникнуть направленность на новые виды-хозяева, способность противостоять лекарствам или иммунитету и тому подобные свойства изучаемых патогенов.
Сразу отмечу, что разработка новых лекарственных препаратов против патогенов, приобретающих устойчивость к старым, почти полностью зависит от способности воссоздавать гены устойчивости в лабораторных моделях патогенов. Разработка сезонных или обновленных вакцин против эволюционирующих патогенов практически полностью зависит от воссоздания в лаборатории измененных эволюцией эпитопов (участков молекул патогена, которые распознаются иммунной системой. — прим. T-invariant). Поэтому абсолютно все работы по созданию и усовершенствованию лекарств и вакцин никогда больше не возобновят как «гарантированно безопасные».
Формально это еще не означает полного прекращения разработок, так как указ президента позволяет будущей правительственной комиссии выдавать особые разрешения в порядке исключения. Реально это значит, что лоббирование и политические связи станут теперь необходимым условием продолжения работ, причем требования к биобезопасности подымутся на экстремальный уровень, вызывая дополнительные расходы и задержки. Кто окажется в числе счастливчиков с необходимыми связями, разрешениям и фондами? Вот всю отрасль и трясет от страха.
Но запреты указа на «искусственное усовершенствование патогенов» охватывают далеко не только разработку лекарств, вакцин и тестов. Рикошетом эти запреты бьют по куда более широким областям биомедицины и биотехнологии. Строго говоря, любое стандартное молекулярное клонирование может оказаться запрещено, потому что оно полагается на плазмиду с геном устойчивости к антибиотику, добавляемую к кишечной палочке (за счет гена устойчивости к антибиотику отбирают те бактерии, в которые удалось встроить кольцевую молекулу ДНК — плазмиду, несущую другой исследуемый ген. — прим. T-invariant). Поскольку такие бактерии — потенциальный патоген, и придавать им устойчивость к антибиотику теперь будет запрещено. Выращивать с целью изучения потенциально патогенные вирусы в культурах клеток животных типа классических клеток Vero из мартышки (они проще в культивировании, отработаны и одобрены для лабораторного использования. — прим. T-invariant) тоже может оказаться запрещено, потому что, например, вирусы человека быстро приспосабливаются к новым видам-хозяевам, а это теперь под запретом, хотя и является досадным побочным результатом, а не целью экспериментов.
Особенно же силен «эффект рикошета» от вступающих в силу в трехмесячный срок запретов на синтез ДНК и РНК. Предлогом для такого запрета служит опасение, что кто-то сможет воссоздать вымершие патогены (например, оспу) или «улучшить» существующую заразу с помощью синтетических генов. Контроль над такими (несуществующими, но потенциально возможными) заказами в последние годы возлагался на сами компании по синтезу и продаже ДНК. По новому указу, теперь разрешать синтез и продажу ДНК или РНК будет правительство. А ведь без синтетических фрагментов нуклеиновых кислот вообще невозможны никакие современные геномные исследования, причем синтетическая ДНК требуется в таком гигантском разнообразии (сотни тысяч и миллионы различных фрагментов), что решительно непонятно, сможет ли новая государственная бюрократия рассмотреть и утвердить такие гигантские заявки в разумные сроки.
Ситуация становится особенно незавидной для научных организаций из-за ещё одного положения указа, согласно которому сами организации должны докладывать обо всех проектах, потенциально идущих вразрез с указом, а если допустят недосмотр, то грантов лишается вся организация на много лет вперед. Таким образом, институты и университеты должны будут при малейших сомнениях сами закрывать собственные исследования под угрозой гибели всей организации.
— Вы упомянули, что даже рутинные операции, такие как синтез фрагментов ДНК и РНК, теперь требуют правительственного одобрения. Насколько это усложнит работу лабораторий и каковы могут быть последствия для сроков и стоимости исследований?
— Развитие геномных технологий в последние годы основано на использовании гигантского разнообразия синтетических фрагментов нуклеиновых кислот. Они необходимы для того, чтобы «выудить» из ДНК или РНК, найденной в природе, только те гены или маркеры, которые нужны для анализа. Например, извлечь из трех миллиардов «букв» человеческого генома только ограниченный набор генов для клинического анализа, или из смеси ДНК всевозможных видов — в почве, морской воде или древних костях из археологических раскопок — только ДНК нужных биологических видов (например, только древнего человека, а не всевозможных микроорганизмов, занимавшихся разложением тканей покойного после смерти).
Когда речь идет об анализе десятков или сотен относительно небольших участков ДНК, главной рабочей лошадкой для «вылавливания» нужных фрагментов из сложных смесей ДНК остается широко известная ПЦР (полимеразная цепная реакция). Для ПЦР на каждый геномный фрагмент требуется пара синтетических молекул ДНК. Это затравки-праймеры для ферментативного биосинтеза копий нужного фрагмента, по одной на каждый конец будущей молекулы.
Однако для большинства современных исследовательских работ мало десятков или сотен геномных мишеней: требуется полногеномный охват, а для этого абсолютный минимум — это сотни тысяч и даже миллионы мишеней, более или менее равномерно разбросанных по всему геному. И даже тогда о неохваченных участках генома, расположенных между ними, порой можно сделать лишь статистические выводы.
Для одновременной работы с многими тысячами и миллионами участков ДНК, технология ПЦР бессильна. Здесь на помощь приходит молекулярная гибридизация — формирование миниатюрных двойных спиралей из искомых фрагментов ДНК образца и синтетическими молекулами ДНК. Гибридизацию проводят как «в пробирке», так и на поверхности специальных микрочипов для анализа. Лишь немногие фирмы-производители способны качественно синтезировать фрагменты ДНК для гибридизации сотнями тысяч. Сейчас контроль над биобезопасностью таких работ возложен на эти компании, не допускающие сомнительных заказов от новых покупателей или от институтов из сомнительных стран. Как правительство обеспечит контроль над ДНК-контентом для всех заказчиков при таком гигантском объеме работ — уму непостижимо.
— Этот указ — не первое действие администрации Трампа, осложняющее жизнь именно биомедицинским исследователям. Такое впечатление, что администрация Трампа именно к этой отрасли относится почти враждебно.
— Политические требования дня, в основном связанные с неприятием пандемических мер широкими массами населения, привели к союзу классического трампизма с антиваксерами и сторонниками фуфломедицины и к назначению бывшего кандидата в президенты Роберта Ф. Кеннеди на должность министра здравоохранения. Ради своего утверждения в Сенате на эту должность профессиональный антиваксер Кеннеди был вынужден отказаться от немедленной атаки на вакцины и лекарства и вместо такого штурма занялся постепенной, методической осадой твердынь биомедицины.
На руководящие должности назначаются его соратники — противники вакцин и просто скептики, как правило, озабоченные личной местью за натянутые отношения с официальной медициной прошлых лет. Идет массовое урезание бюджетов научных исследований одновременно на множестве фронтов и по множеству поводов, проводятся массовые увольнения. На этом фоне организуются новые подразделения и нанимаются одиозные псевдоэксперты. Чтобы даже вкратце описать весь ужас происходящего, не хватит этой статьи.
Вот, например, полуграмотный статистик Дэвид Гайер, ранее удостоившийся огромного штрафа за практику медицины без лицензии (он «лечил» детей от аутизма гормонами для трансгендерной терапии), теперь будет заниматься поиском «доказательств» вреда вакцин. Зато ведущего специалиста по аутизму доктора Кару Пуглиезе бесцеремонно уволили: предлогом послужило ее недавнее повышение в должности (а госслужащих можно уволить без причин, если они занимают сегодняшнюю должность в течении менее чем 12 месяцев). Лучшему в стране проекту по эпидемиологии полезных и побочных эффектов вакцин доктора Ниши Ачарьи из Университета Калифорнии в Сан-Франциско (UCSF) отменили финансирование (поводом послужило то, что исследования Ачарьи потенциально способны улучшить применение вакцин, а это теперь является основанием для отзыва грантов).
Или, например, Национальные институты здравоохранения (NIH) с помпой объявили, что при новом руководстве начнут испытания лекарств на революционных «органах на чипе» от биоинженерного института Висса (Wyss Institute), а сами… отменили финансирование этой программы.
Все это очень больно видеть и слышать и еще больнее описывать в подробностях, поэтому прошу извинить меня за вынужденную неполноту. Если сказать очень кратко, вирусологов и эпидемиологов и так уже кошмарили до последнего указа, а теперь вообще пришел крантец.
— Каковы мотивы администрации Трампа, стоящие за этим указом/этим трендом? Люди устали от экспертного давления, воспринимаемого как ограничение свободы? Или это следствие конспирологических теорий, возникших вокруг научных тем: от генной модификации и ковида до климата и 5G?
— Для Трампа в ходе избирательной кампании в первую очередь было важно нейтрализовать конкуренцию со стороны независимого кандидата в президенты Кеннеди и привлечь на свою сторону какую-то часть его сторонников. У трампизма нет монополии на скептическое отношение к экспертам-ученым, конспирологию или раздраженную память о пандемических ограничениях. Многие избиратели с либеральными позициями относились к Кеннеди и ему подобным с не меньшим энтузиазмом. Не один нынешний глава ФБР зарабатывал, продавая «детокс для отравленных РНК-вакцинами».
Возможно, это влияние эпохи соцсетей и возникающих в их инфопространстве «пузырей единомышленников», а возможно, оборотная сторона успеха медицины, из-за чего люди перестают бояться инфекционных заболеваний и с большей легкостью начинают отрицать пользу санитарии и вакцин. Не берусь гадать на кофейной гуще, чем объяснить рост конспирологических поверий в массах. Но твердо скажу, что раньше Конгресс не шел на поводу у фуфломедицины, а в последние месяцы, увы, идет.
— Каковы, на ваш взгляд, долгосрочные последствия этого указа/тренда для американской науки? Например, может ли он привести к оттоку ученых из США или снижению конкурентоспособности страны в биотехнологиях?
— Американская наука уже понесла такие потери, что ей еще долгие годы от этого не оправиться (а может быть, никогда). Но вряд ли миграция состоявшихся американских ученых за границу станет массовой. Это нелегко. Молодежь и особенно студенты — те, безусловно, окажутся более гибки в выборе стран для работы.
— А как это отразится на мировой медицине? Например, если США приостановят исследования инфекционных заболеваний, кто сможет заполнить этот пробел?
— Последствия демонтажа американской науки и здравоохранения отразятся на всем мире, в первую очередь, потому что на долю США приходится около трех четвертей объема рынка современных лекарств и медицинских технологий, и все качественные разработки как в США, так и за границей финансируются в расчете на их выход на американский рынок. Переориентация FDA — агентства, отвечающего за разрешение применения медицинских препаратов и технологий в США, — где теперь обязаны учитывать новые барьеры на пути вакцин, противораковых и антивирусных средств, уже изменило экономику биомедицинских разработок по всему миру, а новый указ Трампа от 12 мая 2025 года, принуждающий к снижению цен на лекарства, подорвет оставшуюся заинтересованность фармацевтических компаний в новых разработках.
Хотя Индия и Китай давно играют большую роль в фарминдустрии, инновационные разработки там находятся на зачаточном уровне, и даже в Китае лучшие биомедицинские разработчики, такие как Akeso Inc., не имели средств на развертывание качественных работ, пока перед ними не замаячил доступ на рынок США. Распад рынка инноваций в медицине США ударит по карману всех разработчиков и исследователей, по всей планете.
— Не напоминает ли политизированное вмешательство в биологию события из истории науки в СССР? Уместны ли такие сравнения с учетом масштаба изменений и их механизмов?
— Политизированные нападки на науку и засилье жуликов и конъюнктурщиков, конечно же, заставляют вспомнить о лысенковщине. Некоторые подробности совпадают настолько, что хочется протереть глаза: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе». Например, после пресловутой сессии ВАСХНИЛ многих генетиков наказали не тюрьмой, не увольнением, а переводом по службе куда-нибудь в Тмутаракань, подымать ветеринарную науку в Якутии и т. п. Абсолютно то же самое предложили видным американским исследователям и эпидемиологам в этом году: перевод по службе в сельские клиники Службы индейского здравоохранения (Indian Health Service, IHS) в отдаленных резервациях.
И, конечно, нельзя забывать, что Россия эпохи Николая Вавилова была, подобно США XXI века, одним из лучших мировых центров генетики, а не отсталой дырой, как сейчас. И все же разница в последствиях демонтажа науки тогда и сейчас — огромная. В эпоху до технологий ДНК, биороботов и суперкомпьютеров генетика старалась дать практические ответы на задачи времени, но в целом оставалась отвлеченной, далекой от практики дисциплиной. Да и не спасти было колхозную систему в нищенской стране никакими технологиями, даже если бы удалось достичь генетических прорывов: вывести лучшие породы и сорта. Сегодняшние биомедицина и биотехнология решают совершенно практические проблемы. В их руках здоровье и качество жизни миллионов. А это подразумевает совершенно другой общественный резонанс от разрушения науки.
— Не окажется ли, что экстремальные американские требования к биобезопасности на практике приведут к снижению безопасности?
— Есть обоснованное подозрение, что многие чрезмерно регулируемые технологии и направления исследований переместятся за границу, особенно в Китай, с негативными последствиями для безопасности. В первую очередь это касается синтеза ДНК — области, в которой Китай с его инженерным и химическим потенциалом может выйти на передовые позиции особенно быстро.
Но еще важнее два дополнительных пути потери безопасности в результате демонтажа биомедицины США. Во-первых, самоотстранение FDA от проверки новых лекарств и вакцин приведет к тому, что новые препараты все чаще начнут утверждать к использованию медицинские власти других стран, которые зачастую не имеют ни опыта, ни желания разбираться в клинических испытаниях, а то и просто коррупционны. В РФ с этой проблемой уже знакомы, увы, не понаслышке, а теперь проблемы некачественных испытаний только усилятся.
Во-вторых, сворачивание медицинских программ США в странах третьего мира приведет к возникновению новых штаммов туберкулеза, ВИЧ и других патогенов, которые станут угрозой здоровью по всему миру.
— Насколько все же серьезна реальная проблема биобезопасности, на которую указ пытается ответить? Можно ли в лаборатории создать новый пандемийный патоген или искусственную жизнь, которая станет уничтожать или вытеснять естественную?
— Как адекватно отреагировать на очень маленькую вероятность очень большого риска? «Почти невероятно, но если все-таки случится, то держись»? Люди, как и все живые существа, запрограммированы самой природой так, чтобы инстинктивно бояться ужасного, даже если оно исключительно маловероятно. Зная это, я бы предложил умерить страхи и постараться больше полагаться на рекомендации экспертов. Но, к сожалению, в сегодняшнем политическом климате эксперты вещают вразнобой.
Опыт показывает, что в прошлом самые серьезные нарушения биобезопасности случались на режимных оборонных объектах или при непродуманном использовании живых патогенов в попытках наработки вакцин. Зачастую это одни и те же проекты, кстати. Так, сейчас внимание всего мира приковано к поселку Вакцина под Сергиевым Посадом, где в институте Минобороны работают с самыми опасными патогенами и используют технологии двойного назначения типа аэрозолизации мелкодисперсных патогенов. Причем переоборудование индустриальной базы института транслируется на весь мир, предположительно, с целью запугивания Запада, и такой психологический эффект действительно можно считать достигнутым.
Из чисто вакцинных неудач, повлекших массовое распространение инфекции вследствие утечки патогена, можно вспомнить московскую историю с бруцеллезом или харбинскую с гриппом. Эти примеры побуждают меня сказать, что мРНК-вакцины или белковые субъединичные вакцины несравненно безопаснее «старых проверенных технологий».
— Если проблема биобезопасности серьезна, насколько адекватны предложенные меры? Какие альтернативные подходы могли бы лучше сбалансировать риски и научный прогресс?
— Я считаю существующие меры безопасности достаточными, и если и жду проблем, то не от открытых исследований, а от секретных военных проектов из-за их непрозрачности. А в еще большей мере — от постоянного вторжения человека в дикую природу и, наоборот, распространения переносчиков заразы в местах скопления людей. Но я готов согласиться с экспертами, если они потребуют дополнить сегодняшние стандарты биобезопасности. Только анонимных авторов президентского указа о биобезопасности я при всем желании считать экспертами не могу, поскольку их политическая ангажированность просвечивает повсюду.
— Некоторые авторитетные ученые все же поддерживают жесткие меры безопасности, ссылаясь на риск создания искусственных патогенов. Есть ли в этом рациональное зерно? Или это скорее ценностный конфликт между исследователями (ищущими знания) и врачами (приоритезирующими безопасность)?
— Жесткие меры безопасности при работе с опасными патогенами не только необходимость, но и реальность сегодняшнего дня. Разногласия начинаются с того, какие именно патогены и исследования следует считать высоко опасными.
Прецедентов утечки лабораторных и военно-промышленных патогенов с неприятными последствиями в прошлом было немало, но все это были штаммы, выделенные «по старинке», и ляпсусы, случившиеся очень давно. А вот прецедентов подобных проблем с искусственно усиленными или искусственно созданными микроорганизмами в истории нет, как нет и свежих прецедентов с лабораторными утечками. Зато из дикой природы и из стран с недопустимо слабым состоянием здравоохранения к нам какой только заразы не прилетает.
Но, если вы готовы согласиться с сомнительными доводами сторонников теории искусственного происхождения ковида, прецедент как бы есть. К сожалению, из соображений политической выгоды эта теория стала официальной у правительства США, но достоверности ей от этого не прибавилось. Таким образом, вопрос об адекватных мерах безопасности и ограничений на микробиологические исследования становится заложником политических баталий, участники которых знают толк в битвах за эмоции публики, но не знают биологии.
Есть среди сторонников строгих ограничений и врачи, считающие, что самое лучшее для безопасности — это не делать вообще ничего потенциально опасного. Меня удивляет такая уверенность именно в рядах этой уважаемой профессии. Медицина всегда имеет дело с риском ошибок, осложнений и побочных проблем, неизбежных при лечении и профилактике. Без этого бороться за здоровье невозможно. Точно так же невозможно отследить и предвидеть эволюционное развитие патогенов, подготовиться к новым опасностям, создать и усовершенствовать лекарства и вакцины, если остановить исследования болезнетворных агентов из-за опасений относительно усиления этих патогенов в лаборатории.
— Вы отмечали, что реакция американских СМИ и научного сообщества на указ была на удивление слабой. Почему ведущие ученые и издания молчат?
— Дело обстояло не так плохо, как я предполагал, и реакция ведущих изданий все-таки последовала, хотя и позже, чем я надеялся. Но научный мир еще ищет правильные пути в условиях жесткого политического и финансового давления, и желание не высовываться, не быть тем торчащим гвоздем, по которому попадет удар молотка, встречается очень часто.
— В целом складывается впечатление, что политика Трампа стремится ограничить свободу науки самостоятельно определять направления исследований. Как это влияет на дух научного поиска?
— Я не сторонник ограничений свободы поиска и научного обсуждения и весьма скептически относился к традиционным «хранителям ключей» в этих вопросах — профессиональным специалистам по биоэтике. Возможно, профессиональные ассоциации исследователей могли бы взять на себя эту ношу. Но уж будь что будет.
— После инаугурации Трамп презентовал ИИ-суперпроект Stargate на 500 миллиардов долларов. Представитель Oracle Ларри Эллисон рассказывал тогда, что вскоре ИИ станет синтезировать персональные вакцины от рака. Но это те самые мРНК-вакцины, исследования которых теперь ограничивают. Есть ли вообще какая-то последовательная научная политика у Трампа?
— Хаоса и возвратно-поступательного движения у новой администрации более чем хватает не только в научной, но и в экономической, дипломатической и кадровой политике. Нельзя сказать, чтобы в работе администрации совсем отсутствовала направленность (и направленность зачастую злонамеренная, людоедская даже), но хаотичность добавляет масла в огонь. С чем связана эта неразбериха и непоследовательность — только ли с некомпетентностью или еще и с коррупционной составляющей, когда приближенные к власти покупают и продают ценные бумаги, будучи в курсе, куда подует ветер сегодня, и будучи в уверенности, что флюгер повернется в противоположную сторону завтра, — это уже будущим историкам придется разбираться.
Беседовал Александр Сергеев для T-invariant