Художник Синий Карандаш закрасил почти все слова в «Евгении Онегине» Из оставшихся получился новый текст. И эту книгу напечатали!
В издательстве Individuum вышла книга «Евгений Онегин. Блэкаут». Это издание, приуроченное к 200-летию первой публикации романа, — текст, созданный нижегородским художником Синим Карандашом в технике блэкаут-поэзии: закрывая цензурными плашками большую часть слов, автор создает на основе «Евгения Онегина» собственное произведение. Критик Антон Хитров рассказывает, что осталось от хрестоматийного романа в книге Individuum и как блэкаут связан с уличным искусством — направлением, с которого начинал Синий Карандаш.
Как Синий Карандаш столкнулся с цензурой — и взялся сам «цензурировать» Пушкина
Художник Синий Карандаш стал зачеркивать слова в стихах Александра Пушкина полгода назад, в мае 2025 года. Такая форма называется блэкаут-поэзия: автор создает собственный текст на основе чужого — причем исходная книга нередко нехудожественная, наподобие словаря, с которым работала в 1960-х одна из первопроходцев этой техники, американская художница Дорис Кросс. Поначалу Синий Карандаш работал с небольшими стихотворениями вроде «Пора, мой друг, пора!..», но оказалось, это лишь разминка перед большим проектом — блэкаутом «Евгения Онегина»: главный редактор Individuum Алексей Киселев предложил ему заняться романом еще в прошлом году, когда увидел первые опыты художника в этой форме.
Синий Карандаш, как и многие другие художники из Нижнего Новгорода, начинал с уличного искусства — впрочем, близкого к литературе: в соответствии с псевдонимом, он оставлял на городских стенах афористичные надписи синим карандашом. Сейчас его практика разнообразнее: он делает и цифровое искусство, и неоновые объекты. Однако фирменный шрифт и неизменный синий цвет, в котором при желании можно распознать отсылку к французскому абстракционисту Иву Кляйну, никуда не исчезли.
В ноябре 2024-го Синий Карандаш лишился анонимности. На фестивале паблик-арта «ЧÖ» в Екатеринбурге художник написал возле офиса Роскомнадзора «Пойдите лесом» (первые буквы — мелким шрифтом, так, что читалось «Идите лесом»), а рядом повесил карту местных лесов. Депутат Законодательного собрания Алексей Свалов увидел в этой работе отсылку к правозащитному проекту, который помогает россиянам уклониться от призыва.
Через несколько дней фестиваль убрал работу и объявил о закрытии, а близкий к силовикам телеграм-канал «Оперативные сводки» назвал предполагаемое имя художника и сообщил об обыске в его доме. Тогда же Синий Карандаш перестал работать в нижегородском музее современного искусства «Арсенал» — а спустя несколько месяцев, в марте 2025-го, площадка показала придуманную им выставку, не упомянув его среди авторов (правда, в самом «Арсенале» уверяют, что художник не имеет отношения к ее концепции).
Словом, цензура для Синего Карандаша — не просто слово из новостных заголовков. Вполне закономерно, что он занялся блэкаут-поэзией. Тексты, созданные в этой технике, визуально очень похожи на документы или книги с цензурными плашками — вроде печально известной биографии Паоло Пазолини, упомянутой в обеих вступительных статьях к сочинению Синего Карандаша. Первую написал поэт и литературный критик Лев Оборин, вторую — поэт и художник Андрей Черкасов, один из самых известных русскоязычных авторов, работающих с блэкаутом.
Оборин замечает: хотя Пушкин и сумел опубликовать «Евгения Онегина» — в отличие от других своих сочинений, таких, например, как «Медный всадник», — роман все же пострадал от цензуры и самоцензуры. Некоторые фрагменты — скажем, десятую главу с выпадами в адрес Александра I — поэт даже не рассчитывал напечатать. Многие «нецензурные» строфы в романе заменены отточиями; Оборин описывает их как прототип блэкаута, с той разницей, что Пушкин резал собственный текст. Статья цитирует писателя и литературоведа Юрия Тынянова, который считал отточия сильным композиционным приемом: «Какого бы художественного достоинства ни была выпущенная строфа, с точки зрения семантического осложнения и усиления словесной динамики — она слабее значка и точек».
Как «Онегин» стал текстом о путинской России
Кажется, сам образ черной плашки толкает художника на политизацию этого и без того политизированного романа. «Сюжет разворачивается между XIX и XXI веками», — пишет Синий Карандаш в комментарии. От XXI века в тексте немало. Например, аббревиатура СВО, которую автор дважды получает из слова «свой», и другие неологизмы нашего времени: «прилет», «слив», «краш». Из одной строфы получается почти дословная цитата Владимира Путина — «Тоска на движ заводит» (в оригинале у него было «Нам скучно и хочется движухи»). Видеть Путина там, где его, по идее, не должно быть, — безрадостная, но понятная черта российских художников, переосмысляющих классику: в этом плане Синий Карандаш оказывается неожиданно близок театральным режиссерам-интерпретаторам — таким, как Кирилл Серебренников.
Текст, полученный художником из «Онегина», лишен размера и рифм — но вовсе не бессвязен и не разорван на отдельные афоризмы: при желании читатель может проследить сюжет, где узнает знакомых героев — Онегина, Ленского, Татьяну, Зарецкого и прочих. Но куда важнее сквозные мотивы книги, скажем, преисподняя или мир мертвых, который постоянно пытается прорваться в мир живых и захватить его: получилось это во многом оттого, что в русском языке множество слов со слогом «ад» в составе. «Ад глубоко нужно понять», — заявляет Синий Карандаш в первой главе. В пятой главе пушкинский «сугроб» превратился в «гроб», а вместо медведя из него выходит «рев скреп» (эти слова сделаны из «реветь» и «скрепясь»); несколькими строфами ниже в гости к Татьяне приезжает из «ближнего ада» некий «командир».
Еще один образ, связанный с адом и мертвецами, — зловещие «деды»: это одновременно тени предков, захватившие власть над живыми (согласно формуле «деды воевали», которая предполагает ответственность ныне живущих перед «дедами»), — и вполне реальные геронтократы у власти. «Чем меньше мы любим, Тем легче и вернее Разврат хладнокровный Хваленых дедов» (у Пушкина в этом месте речь шла о любви к женщине). «Ах, патриархальный Восход дедов теснит наше время!» (а это была строфа о Ленском у могил родителей).
Среди самых остроумных находок Синего Карандаша — «Песня ушек», которая в исходном тексте была лирической «Песней девушек», а в блэкаут-варианте стала гимном доносительства. Причем доносчики здесь уже не вполне человеческие существа: от тела у них только «ушки». Видимо, поэтому песня начинается и заканчивается нечленораздельным кличем — не то звериным, не то бесовским.
Что общего у блэкаута, уличного искусства и мемов
Во вступительной статье к «Онегину. Блэкаут» поэт Андрей Черкасов, сам работающий в технике блэкаут, дает краткую хронологию блэкаут-поэзии. Хронология содержит не только ключевые события в истории этой формы, но и некоторые художественные проекты, близкие ей по духу. Например, Черкасов упоминает этапную работу знаменитого американского художника Роберта Раушенберга «Стертый рисунок Де Кунинга». В 1953 году молодой Раушенберг обратился к первому мастеру страны, абстракционисту Виллему Де Кунингу, и попросил у него рисунок — чтобы затем стереть его ластиком. Де Кунинг не просто согласился — он выбрал работу, с которой ему было жаль расставаться.
Еще один пример — из российского стрит-арта. В 2008-м уличный художник Миша Мост начал проект «Диалоги». Поначалу он имитировал на городских стенах «баффы» — небрежные пятна краски, которыми работники коммунальных служб стараются замаскировать граффити. Позже художник стал делать то же самое на холстах и в стенах галерей, причем теперь его баффы действительно закрывали некие надписи — например, выдержки из российской конституции.
Остроумную параллель между блэкаутом и уличным искусством — родным направлением для Синего Карандаша — можно развить и за пределы истории с баффами, которыми, кстати, после Миши Моста увлекались и другие стрит-артисты, скажем, Андрей Тоже. Любой уличный художник занимается, по сути, тем же, что и поэт, работающий в технике блэкаут, — неслучайно Синий Карандаш так легко перешел от одного к другому. Оба они начинают не с чистого листа.
Когда художник выходит в город, там уже и без него полно сообщений и образов — совсем как в книге. Нередко его задача — подчеркивать эти сообщения и образы или, наоборот, спорить с ними. Тот же Синий Карандаш видит объявление «Берегите воду!» — и добавляет «И землю!»: бытовой текст превращается в лозунг — не то экологический, не то антивоенный.
Еще один медиум, близкий одновременно стрит-арту и блэкаут-поэзии, — мемы: там тоже предполагается диалог с готовыми изображениями и текстами. Можно вспомнить случай самопроизвольного блэкаута, который превратился в вирусную картинку. Накануне думских выборов 2009 года в Москве, на Новом Арбате, появилась агитация с Владимиром Путиным, обещавшим «слышать людей, работать для людей». К несчастью для рекламодателя, половина баннера отвалилась, и рядом с фотографией премьера осталась надпись «Слыш работать».
Все эти форматы предполагают особый подход к культуре — демократический, а не авторитарный. Для художника, который рисует на улице, поэта, который закрашивает слова в чужих книгах, автора мемов культура — не собрание неприкосновенных ценностей, а бесконечная цепочка комментариев и комментариев к комментариям. Блэкаут «Онегина», ключевого текста русской словесности, сознательно нарушает одно из первых правил, которое мы усваиваем в авторитарной культуре, — «беречь книгу», не писать и не рисовать в ней, иначе говоря, не ставить себя наравне с автором.
Поэт-художник, вооруженный условным черным маркером, похож на цензора, но похож лишь внешне, в действительности же они противоположны: для цензора культура — набор авторитетов и непререкаемых норм, а для поэта с маркером она — пространство для дискуссий. Именно это — а не отдельно взятые отсылки к войне и другим событиям последних лет — и делает проект Синего Карандаша максимально своевременным.
Пожалуйста, поддержите «Медузу»! Это важно не только нам, но и нашим читателям. Вот что говорит один из них — режиссер Андрей Звягинцев. Новости, которые публикует «Медуза», страшно опостылели. Однако без этого пульса времени тоже довольно трудно жить. Не так давно там стали публиковать письма читателей, и вот это я нахожу просто удивительным документом, по которому спустя десятилетия люди будут наблюдать этот пульс, кардиограмму чувств людей, переживающих катастрофу.
Антон Хитров