Писатель Джонатан Литтелл вскоре после падения режима Асада отправился в Сирию «Медуза» публикует его репортаж из тюрьмы Седная. Там десятилетиями пытали и убивали оппозиционеров
Писатель Джонатан Литтелл впервые побывал в Сирии в 2012 году в разгар гражданской войны. Тогда он нелегально пересек границу и провел две с половиной недели в городе Хомс, где проходили бои между правительственными войсками и повстанцами. Спустя 13 лет Литтелл снова вернулся в Хомс, чтобы рассказать историю Исмаила, прошедшего через тюрьму Седная. Ее можно считать самым страшным местом в Сирии при Башаре Асаде. Репортаж Литтелла опубликовало французское издание Le Figaro. «Медуза» публикует его русскоязычную версию.
Аудиоверсию этого текста слушайте на «Радио Медуза»
Репортаж Джонатана Литтелла из сирийской тюрьмы Седная, где при Асаде пытали и убивали оппозиционеров. Аудиоверсия
Во время своего пребывания в городе Хомс я попал на ифтар, вечерний прием пищи во время Рамадана, к мужчине 33 лет по имени Исмаил аль-Гантави. Мы сидели в бедной, но достойно обставленной квартире его тещи, поскольку его собственная, расположенная в квартале Баба-Амр, разрушена. Блюда стояли на скатерти прямо на полу между диванами.
У Исмаила худое лицо с острыми чертами, коротко остриженная ухоженная бородка и очки в тонкой оправе. С ним его сын Али, умный и живой мальчик десяти лет. Как и принято в консервативных суннитских семьях Сирии, жена не принимала участия в нашей трапезе, за весь вечер я так ее и не увидел.
Исмаил, хрупкий и немного застенчивый на вид человек, последние одиннадцать лет провел в заключении в Седнае, кошмарной тюрьме Башара Асада. Говорить об этом аде он не хочет и согласился только из уважения к Махмуду, одному из своих сокамерников и двоюродному брату моего сопровождающего Моавиа.
Прикуривая одну сигарету от другой, Исмаил сбивчиво рассказывает свою историю. Он путается в деталях и ошибается в последовательности событий — память подводит его. Ниже я восстанавливаю его рассказ.
В начале гражданской войны Исмаил бежал со своей молодой женой в Ливан. Там он нашел работу в НКО, помогавшей сирийским и ливанским сиротам. В 2014 году военная разведка Сирии похитила его в суннитском районе Триполи и незаконно вывезла в Сирию. Там Исмаила обвинили в финансировании терроризма. На тот момент его жена была на втором месяце беременности.
Они допрашивали Исмаила несколько месяцев, сначала в Хомсе, затем в Дамаске. Их интересовало все, что известно об оппозиционерах из родного района Исмаила, в первую очередь об Абу Отмане, известном как Джедди. Я тоже с ним встречался — еще в 2012 году; вскоре после этого он исчез: его арестовали и замучили до смерти.
Обвинений против Исмаила было недостаточно — нужно было добавить новые. В итоге под пытками он поставил свой отпечаток пальца на десятках страниц выдуманных признаний, где он брал на себя вину за нападение на кварталы алавитов в Хомсе и изнасилования женщин. «Я сделаю все, чтобы ты никогда в жизни больше не увидел солнца», — угрожал ему один из следователей.
В тюрьме Кабун в Дамаске Исмаил встретил одного из жителей Баба-Амра — выйдя на свободу, тот сообщил его семье, которая не понимала, где он находится, о судьбе Исмаила. Вскоре мужчина узнал о рождении сына: за время заключения он видел его всего три раза во время кратких свиданий.
В сентябре 2015 года военный судья Мухаммад Канджо, известный пристрастием к вынесению смертных приговоров, за пятнадцать минут решил судьбу Исмаила и других 44 обвиняемых.
По закону если человек остается единственным ребенком в семье, то его нельзя приговорить к смертной казни. У Исмаила было пять братьев, трое ранее погибли. Поэтому родственники дали взятку, чтобы четвертого брата Исмаила тоже признали умершим. В итоге приговор Исмаилу заменили на пожизненное заключение.
Сразу после решения суда Исмаила отправили в Седнаю вместе со 150 заключенными — они были скованы одной цепью. Вот что он рассказывает:
В тюрьме Кабун бывалые узники предупреждали нас: «Никогда не смотрите охранникам в глаза, они этого не любят. Смотрите себе под ноги».
В Седнаю нас везли в авторефрижераторе. Как только открылись дверцы, нас сразу же стали избивать. Били железными прутьями, сделанными из шин резиновыми палками и кнутами для скота. Боль и шум были ужасающими.
Нам приказали лечь на пол и держать удостоверение личности в вытянутой руке. Затем последовал крик: «Встаньте в чем мать родила!» Мы разделись. Потом: «Встать! Один за другим, головой в жопу стоящего спереди!»
Так мы спустились в подвал, где было совсем темно, мы едва различали идущего перед собой. Здесь нужно было лечь и поднять ноги. Полчаса нас избивали: «Издадите хоть звук — вы трупы. Если кто-то хочет узнать, что значит быть трупом, пусть попробует закричать». Лежащий рядом со мной мужчина лет пятидесяти не выдержал и закричал. Охранник ударил его по голове, на меня брызнула кровь. Впервые в жизни я видел, как убивают человека.
В двухместную камеру засунули десять человек и труп. Нам объяснили правила: запрещено говорить о политике, религии или этнических вопросах, запрещено молиться или поститься. Мы спали на голом полу, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться. На следующее утро труп вынесли. Через двенадцать дней нас вывели оттуда, снова избили, дали спецодежду, полную вшей и блох, и отправили в другую камеру.
Заключенных было тридцать шесть. Одного из сокамерников, у которого было высшее образование, охранники прозвали «сутенером» и беспощадно били. Им говорили: «Что бы ни случилось, семь плиток на полу перед дверью в камеру должны оставаться неприкосновенными. Эта дверь — как пизда вашей сестры: тронете — сами знаете, что будет».
По умершим были отдельные правила. Если кто-то умирал, мы должны были только на следующий день об этом сообщить: «У нас мертвец», а затем положить его под дверь, скрестив ноги и руки. Сами же тюремщики складывали трупы словно кирпичи.
Заключенных практически не кормили — одна-две оливки и пара ложек йогурта на человека в день. Еду бросали на пол, зачастую рядом с туалетом. Люди должны были есть прямо на полу, иногда стоя на коленях, сложив руки за спиной: «Ешьте как свиньи и коровы». Многие страдали от заболеваний печени и туберкулеза. Больных переводили в лазарет, где тюремный врач развлекался тем, что избивал их до смерти. Оттуда никто не возвращался.
Исмаил выжил благодаря поддержке семьи, которая многие годы занимала деньги и платила взятки в тысячи долларов, чтобы его на время переводили в тюрьму Аль-Балун. Там лучше кормили и мужчина мог набраться сил.
«Когда я вышел и увидел перед собой еду, я не поверил своим глазам. Я не мог поднести ложку ко рту», — говорит Исмаил. Даже в Аль-Балуне он не видел дневного света: «Я прожил пять лет без солнца. Потому что с суннитами обращались как с говном. А к преступникам-алавитам относились гораздо лучше — именно они были хозяевами тюрьмы».
В конце обеда Исмаил показывает мне видео своего освобождения: в темном коридоре тюрьмы, среди неописуемого шума и выстрелов повстанцев, взламывающих замки дверей, люди кричат, танцуют, бегают, плачут, взывают к Богу. Среди них стоит Исмаил, истощенный, с бритой головой, он обхватил голову руками и показывает освободителям, где находятся другие камеры. Каждый раз, когда взламывают дверь, из нее вырывается толпа заключенных, кричащих «Аллах акбар!» и целующих спасителей. В одной из камер два инвалида буквально ползут к выходу.
Освобождение произошло 8 декабря 2024-го, около трех часов ночи. А в 10 часов вечера Исмаил был уже в Хомсе, куда его привезли люди, приехавшие за другим заключенным из Седнаи. Исмаил наконец увидел своего сына — от потрясения мальчик не разговаривал с ним три дня.
— А сейчас?
— Сейчас он немного ревнует, что папа спит с мамой, а ему приходится спать одному в гостиной. Но все будет хорошо. Его мама уже на втором месяце беременности.
Он улыбается, и улыбка озаряет его изможденное лицо: «У меня все работает».
Он протягивает руку и гладит маленького Али по волосам.
«Я все еще часто вижу кошмары, — наконец тихо говорит он. — Я кричу, это будит моего сына. Он все понимает».
Обращение автора этого текста, писателя Джонатана Литтелла, — к читателям «Медузы»
Для меня материалы «Медузы» из России и информация, которую журналисты по-прежнему получают от своих источников внутри страны, — это уникальная возможность понять, что происходит там на самом деле. Кроме того, благодаря «Медузе» мои собственные репортажи из Украины и колонки о российско-украинской войне оказываются доступны значительной части российского общества — тем самым людям, до которых я больше всего хочу достучаться и с которыми хочу поделиться своим взглядом на отвратительную и преступную войну, развязанную Путиным. И рассказать, что мы можем сделать, чтобы положить ей конец.
«Медуза» — это бесценный источник информации не только для меня, но и для моих друзей в России и в Украине, и для миллионов других читателей.
Я призываю каждого, кто читает этот текст, сделать все возможное, чтобы редакция выжила и продолжила свою работу.
В Седнае я побывал за десять дней до встречи с Исмаилом. Тюрьма находится в 30 километрах от Дамаска, в лысых горах Антиливана. На выезде из города Эт-Талль она появляется на вершине холма, возвышаясь над дорогой.
Невысокая, вытянутая, с длинными стенами и узкими проемами, сверкающими на солнце, Седная поражает суровостью всех, кто проезжает мимо в сторону христианских деревень или роскошного отеля «Шератон», где Махер и Асма Асад часто кутили на вечеринках в золотые годы режима.
Больше 30 тысяч человек прошли через эту тюрьму, и только три или четыре тысячи дожили до освобождения. Остальные исчезли, сожжены или похоронены в братских могилах — никто не знает.
Теперь тюрьму охраняют несколько молодых солдат. Вход в нее закрыт, но, если знать, что сказать, несложно убедить охрану пропустить журналиста. Один из солдат садится к нам в машину, чтобы сопровождать. Дорога от главных ворот следует изгибу холма, со стороны долины через каждые десять метров расположены небольшие бункеры.
Перед входом раскаленный на солнце белый обломок непонятно чего валяется среди парковки. Она изрыта вдоль и поперек повстанцами. После падения режима они тщетно искали подземную тюрьму — единственное, что, по мнению отчаявшихся семей, может объяснить исчезновение тысяч людей.
Внутри помещений административных служб, расположенных за главной лестницей, беспорядочные кучи исписанных бумаг, разбитых компьютеров, опрокинутой мебели. Грязная одежда валяется по всему коридору, ведущему к центральной ротонде. Оттуда на три этажа расходятся три длинных крыла: корпуса A, B и C. Исмаил содержался слева, на первом этаже, в начале корпуса A.
В центре ротонды винтовая лестница, изолированная шестиугольной конструкцией из стальных прутьев. На каждом этаже закрытый бетонный мостик соединяет три крыла здания. Это идеальная тюрьма, паноптикум, придуманный английским философом Иеремией Бентамом. Наверху, где находятся окна с выходом на крышу, я думаю об архитекторе (как я узнал после, он был из Восточной Германии), который тщательно спроектировал это место, чтобы причинять людям страдания.
К корпусам можно пройти через тяжелые решетки. Почти все железные двери камер открыты и легко двигаются на еще не заржавевших петлях. Везде неописуемый беспорядок: одеяла, груды сальной одежды, обломки пластиковых тазов, тут и там протезы ног. В глубине, где душ и туалет, под потолком все еще висят пластиковые мешки, наполненные водой, — приспособление для мытья в камере. Вечерний желтый свет проникает через щели снаружи на геометрически правильные линии коридоров, решеток, тяжелых дверей.
Единственные звуки — это звуки наших шагов по бетонному полу, a также непрекращающееся щебетание и хлопанье крыльев птиц, последних обитателей этого места. Чуть дальше, на одном из этажей, я слышу приглушенные рыдания. Моавиа, у которого здесь погибло много родственников, тихо плачет, снимая коридор на камеру.
Я осматриваю комнаты охранников вокруг центральной ротонды. Металлические кровати, собы (дровяные печи-буржуйки для отопления), кувшины для мате, одеяла. Сопровождающий нас солдат молча ходит взад-вперед с легким нетерпением.
Бетонный пол подвала так же, как и парковка, испещрен глубокими дырами. Разрушенная лестница ведет на нижний уровень к одиночным камерам — грязным, тесным, без света и вентиляции. В них люди проводили годы, а то и десятилетия.
Когда освобождали тюрьму, большая часть камер была занята. Над глубоким проемом в стене виднеется надпись на арабском языке: «Как трудно жить без окна надежды».
Граффити охранников менее поэтичны, чем граффити заключенных: «Мой хуй говорит, что мне осталось здесь еще 39 дней».
Было поздно — охранник требовал, чтобы мы покинули тюрьму. На холме — перед несколькими заброшенными зданиями на территории тюрьмы, сквозь покрытые пылью кусты — пастух гнал стадо овец. Оставив охранника у входа, мы направились обратно в Дамаск.
Моавиа молчал, погруженный в мысли. Наконец он произнес: «Эта тюрьма — идеальное отражение Сирии. Прекрасное место, спроектированное и построенное, чтобы ебать людей, а после революции здесь царит бардак: остались одни птицы, пять охранников и пасущий овец бедуин».
В издательстве «Медузы» вышла книга Джонатана Литтелла и фотографа Антуана дʼАгата «Неудобное место». Книга планировалась как размышление о последствиях массовых убийств, совершенных нацистами в Бабьем Яре, а превратилась в свидетельство о преступлениях сразу двух армий — немецкой в 1941-м и российской в 2022-м. Купить книгу можно в любом магазине из этого списка — или заказать ее прямо у нас.
Джонатан Литтелл
Перевод с французского: Яна Линкова