Кто и как придумал акцию с ценниками, за которую посадили Сашу Скочиленко? Ее участники чувствуют себя виноватыми? Дарья Серенко из «Феминистского антивоенного сопротивления» взяла первое интервью, в котором есть ответы на эти вопросы

В ноябре 2023 года суд в Петербурге приговорил художницу Сашу Скочиленко к семи годам колонии по обвинению в распространении «фейков» о российской армии. Ее начали преследовать вскоре после начала большой войны России с Украиной. Поводом стала акция с ценниками: Скочиленко арестовали за то, что она меняла ценники в супермаркете на те, где рассказывались факты о войне. Два с лишним года художница, у которой диагностировано несколько серьезных заболеваний, находилась в заключении без необходимой медицинской помощи, пока ее не освободили в результате обмена заключенными со странами Запада. На фоне дела Скочиленко шли споры о том, кто придумал акцию с ценниками и кто виноват в аресте художницы. Координаторка «Феминистского антивоенного сопротивления» (ФАС) Дарья Серенко связалась с создательницей ценников, которая согласилась дать первое интервью об этой акции (ее имя не раскрывается). «Медуза» приводит главные цитаты из этого разговора.

Как появилась группа активистов, придумавшая акцию?

После 24-го февраля [2022 года] спонтанно сформировалась группа, состоящая из людей, в разной степени знакомых друг с другом. <…> Кажется, мы все нашлись посредством сети знакомств, основанной на том, что у каждого был человек, про которого можно сказать: «Я знаю, что он или она против войны и хочет что-то делать», — на тот момент этого было достаточно. <…> Иногда мы проводили совместные встречи с другими инициативами, но сами всегда оставались безымянными, независимыми от других сообществ. 

Состав группы множество раз менялся почти полностью, и степень вовлеченности была у всех разная. <…> Единой позиции относительно того, как должно быть устроено общество, у нас на тот момент не было, но какие-то общие интуиции мы разделяли. Сейчас, спустя три года, если и можно найти для нас какое-то общее означающее, то это «анархизм». <…> Так получилось, что, опираясь на разные теории, мы вовлечены в общую практику.

Как родилась идея с ценниками?

Я видела несколько похожих акций, которые меня вдохновили <…> . Кроме того, наблюдая за людьми, способными в разгар вторжения оставаться «вне политики», я много думала про наличие в нашем повседневном опыте пространств, в которых присутствие войны не чувствуется. А к выбору формата ценников меня подтолкнули две вещи. Во-первых, очевидно, ценники — это штука, на которую обращают внимание абсолютно все, просто потому, что абсолютное большинство граждан России не может себе позволить что-то купить без оглядки на стоимость. И, во-вторых, мне понравилась наглядность: война — это то, к чему у нас, живущих не в Украине и вдали от пограничных российских регионов, нет непосредственного доступа, и все-таки она настигает нас через обрывочные сведения. <…> Иллюзия, которой я руководствовалась в начале полномасштабного вторжения, три с лишним года назад, не в последнюю очередь состояла в том, что можно каким-то образом перейти от одного к другому: увидев данные о смертях и разрушениях, человек может осознать, что война здесь, что она имеет к нам отношение, что люди умирают.

Что теперь создательница ценников думает об этой идее?

Сейчас, когда опыта у меня больше и прошло достаточно времени, чтобы обдумать произошедшее, я гораздо хуже отношусь к активизму на стыке политического высказывания и перформанса. А ценники, при всей их незамысловатости, в целом можно трактовать в таком ключе — это, кажется, и привлекло в них Сашу Скочиленко.

Проблема в том, что подобные акции делают сообщество — антивоенное, активистское сообщество, — замкнутым на себе; они, как правило, вызывают какой-то отклик у людей, которые и так были против войны и путинизма, которые и без того читали все эти новости. У условного деполитизированного человека такие жесты способны вызвать скорее непонимание, чем чувство солидарности. Что и произошло с женщиной, обнаружившей Cашины ценники — мне кажется, ее интервью было очень показательным. В таких случаях форма мешает воспринимать содержание.

Подразумевалось, что, размещенные в пространстве, где их наличие не предполагалось, антивоенные ценники способны создать шоковую ситуацию, которая якобы кому-то «откроет глаза». Однако эта позиция не только наивна, но еще и высокомерна. Она сводит человека, поддерживающего войну, до абстракции, до марионетки, чью зачастую сложную и противоречивую жизнь настолько просто изменить. Это не настоящий диалог.

Как на участников акции повлияло задержание Саши Скочиленко?

Случай Саши получил наибольшую огласку, но помимо нее были и другие задержания. <…> За делом самой Саши было, безусловно, очень тяжело наблюдать со стороны, зная, что карательная машина уже запустилась. Оглашение приговора по ее делу — это одна из тех вещей, которые я не забуду уже никогда. Тяжелее всего ощущалась невозможность хоть как-то действовать. <…>

Что касается вопроса про сообщество — нет, как-то радикально арест Саши нас не изменил: мы продолжили заниматься тем, чем занимались, проводить анонимные акции. Вещь, которую впоследствии мне помогла осознать одна из коллег и которую стоит проговорить, — мы создавали ценники, находясь в состоянии шока. <…> Кажется, многие задачи я тогда выполняла на автомате, на рефлексию не хватало сил. 

Для многих из нас участие в антивоенном движении стало первым серьезным опытом политического активизма, и тот факт, что он принял именно такую форму, показывает, что с самим нашим представлением об активизме что-то глубоко не так. <…> Нам необходимо продумать, какие формы политического действия имеет смысл реализовывать в тех обстоятельствах, в которых мы сейчас находимся, но ошибки на этом пути неизбежны. Ценники я считаю одной из таких ошибок, не в последнюю очередь обусловленных общей неадекватностью ситуации, в которой они были созданы.

Считают ли участники акции себя виноватыми?

Виноватыми — не знаю, не могу говорить за всех. Скорее нет, в основном был шок, но не чувство вины. Конкретно себя я поначалу считала виноватой: как еще можно было реагировать, наблюдая, как люди, приводящие твою задумку в действие, оказываются под арестом? Но с годами мое отношение к этому делу и видение своей роли в нем изменилось. Прежде всего, Саша никогда не была задействована в том, чем мы занимаемся: никто из нас тогда не был знаком с ней лично. Поступок, который она совершила, она могла совершать или не совершать — решение расклеить ценники было принято ей самой и, насколько я знаю, она о нем не жалеет, несмотря на все пережитое. <…>

Значит ли все это, что арест Саши — проблема исключительно самой Саши и нисколько нас не затрагивает? <…> Нет, не значит. Во всяком случае, не значит, если мы мыслим себя как сообщество, а не как собрание случайных людей или групп, которые никак друг с другом не связаны и которых действия друг друга никак не касаются. Но признание такого рода ответственности перед членами сообщества должно давать какой-то ощутимый результат, а не превращаться в публичное покаяние или поиск виноватых. <…>

Одновременно нужно понимать: то, что у нас с вами есть возможность сидеть и размышлять, кто виноват, кто не виноват, — это привилегия. <…> Людям, которые живут под обстрелами, до этой возни нет никакого дела, и единственный способ оправдать трату времени на размышления о «виноватых» — делать каждый подобный случай поводом не для сплетен, а для рефлексии. Только такая форма признания ответственности не бессмысленна.